Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

это письмо того фрица? — спросил Непряхин, недоверчиво глядя на профессора. — Настоящее?

— Да, — подтвердил Артамон Ильич. — Точный перевод с немецкого. Но есть и подлинник. И взрыв описан очень точно. Я разговаривал с очевидцами. Так все на самом деле и было. Двое суток потом саперы ковырялись в развалинах.

— Выходит, не зря.

— Не зря, — согласился профессор. — Более ста человек за одну секунду.

Непряхин закивал головой, давая понять, что теперь он в полной мере начинает постигать важность того памятного боя с танками, жестокого и неравного, а главное — без права на отход и спасение и поэтому казавшегося бессмысленным. Война, включая и этот бой, жила у него внутри помимо его воли; она не мешала ему, а лишь держала в однообразно-застывшем состоянии, направляя его поступки, желания, разговоры и даже чувства.

Он никогда не старался специально вспоминать войну, даже старался забыть ее и не мог — воспоминания приходили к нему сами собой по малейшему поводу, но только сейчас, после разговора с профессором, он стал задумываться о причинных связях и взаимодействии событий, как будто вдруг из солдата он превратился в полководца, решающего судьбы сражений. От всего этого он почувствовал сильное волнение и, чтобы окончательно поставить все на свои места, спросил:

— Ты, Артамоша, случаем не сапером был?

— Вернее сказать, минером. Только особого рода. Наше подразделение называлось взводом особой секретности. Мы устанавливали радиофугасы.

— Вон оно что! — покачал головой Непряхин. С лица его не сходило напряженное выражение, какое бывает у человека, когда он силится что-нибудь вспомнить.

— В школу к командиру взвода ведь ты приходил? — помог ему профессор.

— Приползал, — поправил Непряхин.

— Все равно.

В тот праведный день, когда девятнадцать бойцов, получив приказ задержать противника, готовились к своему последнему бою и со стороны Смоленска уже доносился рев танковых моторов, около пустого здания школы остановились две полуторки, крытые брезентом. Из кабины передней машины вышел младший лейтенант и внимательно оглядел местность. Прибывшие с ним бойцы сразу же стали разгружать машины. Тяжелые деревянные ящики они носили в открытые двери школы, у которых тут же встали часовые.

Бойцы были вооружены обыкновенными армейскими карабинами, и, глядя со стороны, можно было подумать, что это какая-нибудь хозяйственная команда решила приспособить для своих нужд пустующее помещение. На самом деле это был взвод специального минирования, которым командовал высококвалифицированный специалист радиодела младший лейтенант Судаев.

Пока минеры рыли в подвале траншеи и укладывали в них взрывчатку, он занялся подготовкой радиовзрывателей и батарей питания. Это была чрезвычайно сложная и чувствительная аппаратура, разобраться в которой было нелегко. Дело усугублялось тем, что при себе не разрешалось иметь ни схем, ни инструкций. Все нужно было держать в голове. Достаточно перепутать клеммы… и тогда. Но младший лейтенант Судаев ничего не перепутал. Он был отличным знатоком своего дела.

Два мощных фугаса с радиовзрывателями, замурованные в фундаменте, были подключены к батареям питания. После этого младший лейтенант еще раз обошел все помещения. Увидев на полу обрывок изоляционной ленты, он подобрал его и спрятал в карман. Минеры не оставили после себя даже ни одной нечаянно оброненной крошки махорки. Ничто не говорило о том, что здесь были люди. Даже следы машин на улице тщательно заровняли.

Взвод младшего лейтенанта Судаева выполнил свою задачу. Не менее энергично действовала и армейская разведка. Разведывательное управление Западного фронта вскоре уже знало точный распорядок дня немецких офицеров, поселившихся в школе. И тогда было решено произвести взрыв.

Передвижной радиостанции не пришлось покидать пределов Москвы. Серия закодированных радиоимпульсов точно в условленное время замкнула контакты реле.

— Дело дошло до Гитлера, — сказал профессор. — На этот счет даже имеется несколько его приказов. Долгое время «разрешить проблему» пыталась Берлинская военно-техническая академия. Но ничего у них не получилось. Вот такие дела, старый товарищ. Я рад, что мы встретились.

Закуски еще лежало достаточно, но бутылка была пуста. Несмотря на это, Непряхин взял ее, поболтал и для верности заглянул внутрь.

— Нет, не осталось, — с сожалением сказал он.

— У меня есть, только в машине. Да и по пути магазины встретятся. Купим.

— Ты ко мне сядешь?

— Да. На машине уехал Шурик. Он спешил к девушке.

— Девушка хорошая, на ферме у нас работает, — сказал Непряхин. — Я ее с ребяческих лет знаю.

6

В коляске пахло бензином, мотор работал несинхронно, сильно трясло, и у профессора вскоре разболелась голова. Обратная дорога затянулась, и когда Непряхин, не доезжая до поселка, свернул с шоссе и поехал полем, а навстречу вместо бензиновой гари потянуло медовым запахом клевера, профессор облегченно вздохнул, рассчитывая отдохнуть где-нибудь на приволье.

— Здесь недалеко еще одно место есть, — сказал Непряхин, объясняя, почему он сюда свернул, но больше ничего не добавил. Но профессор знал, что он едет в Долину.

Возле деревянного, в три доски, мостика они остановились, и когда вылезли из коляски, то увидели, что к ним подходит молодая простоволосая девушка в коротких резиновых сапожках и сиреневом платье с блестками. Ее соломенные волосы то и дело падали ей на лицо, и она отбрасывала их заученным движением руки. Это была Надя Амелина. Увидев ее, Непряхин остановился и, ожидая, когда она подойдет, тяжело навалился на коляску. На лице его появилась странная мечтательная улыбка, смягчившая искусственную угловатость его лица; и это исковерканное солдатское лицо показалось профессору прекрасным и молодо одухотворенным.

Увидев профессора, Надя застенчиво поздоровалась, мельком взглянув в его сторону, но тут же преодолела смущение, подняла голову и, не скрывая любопытства, пристально и оценивающе поглядела ему в глаза.

— Судаев, — представился он, сам почему-то тоже чувствуя смущение от ее широко распахнутых глаз и еще от чего-то невысказанного, что затаилось где-то в их глубине.

— Мой друг Артамоша, — представил Непряхин, продолжая улыбаться, и добавил с гордостью: — Специально за мной приехал. Теперь вот писать будет.

— А я с фермы бегу, — заговорила девушка, кивнув головой в знак того, что она поняла то, что ей сказали, и что она тоже считает это важным и таким, чем можно гордиться. — Увидела вашу коляску и сразу вспомнила: пойдемте, дядя Яков, я вам немецкий дот покажу. Тут недалеко. Я ведь вам давно обещала.

«Немецкий дот» оказался железобетонным колпаком с амбразурой, обращенной на запад, в заречную долину, заросшую высокой жесткой травой. Когда переходили старую обвалившуюся траншею, профессор обернулся и подал Непряхину руку.

Шли молча. О пустяках говорить было нельзя, а о том, про что каждый думал, — трудно. Почувствовав это, Надя немного отстала и пошла стороной, сбивая блестящими сапожками головки полевых цветов. Профессор оглянулся и увидел, что она смотрит себе